Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Архив
Продолжение. Начало («Часть первая. Псковская республика») см. в № 34 (455) от 9-15 сентября 2009 г.
Все попытки представить события конца XV века для Новгорода и начала XVI века для Пскова закономерным и, тем более, исторически положительным стечением обстоятельств лежат в русле политического оправдания победителей, которых не судят только превращенные в рабов. Внимательное изучение событий того времени показывает, что, как и в большинстве случаев, история могла пойти разными путями. И только тот факт, что судьба выбрала ту, а не другую дорогу, совершенно не является основанием считать эту дорогу счастливой.
В XV веке, большую часть которого Москва была не только де факто, но и де юре неотъемлемой частью Золотой Орды, наиболее значительные возможности для объединения исторических русских земель на основе исконно русской европейской культуры были, как уже упоминалось в первой части статьи, у Литвы, можно сказать, у Литовской Руси, до которой Орда не смогла дотянуться. В частности, Литва (в отличие от Новгорода) не платила Орде даже дань, а сильные и многочисленные генеалогические корни в княжеских родах разных государств давали Литве, языком государственного делопроизводства которой был русский, шанс стать главным династийным гнездом русской Европы.
Клавдий Лебедев. Марфа Посадница. Уничтожение новгородского веча. 1889 г. Холст, масло.
Многие сторонники литовских великих князей недвусмысленно воспринимали европейскую Литву именно как альтернативу ордынской Москве. Они не были удовлетворены результатом, достигнутым, в том числе с их участием, в Куликовской битве (1380 г.), так как расстановка сил в Москве после битвы показала: это было сражение фактически внутри Золотой Орды, оно не поколебало ее могущества на внешних границах, но привело к иной расстановке проордынских политических групп в самой Москве.
Говоря современным политическим языком, собирание земель вокруг Москвы было проордынским процессом, собирание земель вокруг Литвы – проевропейским.
Орда продолжала оставаться главной цивилизационной угрозой Европе. В 1399 году в сражении на берегах Ворсклы под стяги великого князя литовского Витовта встали, в частности, герои Куликовской битвы Андрей и Дмитрий Ольгердовичи (первый был псковским князем), князь Боброк-Волынский, также бывший выходцем из Литвы. Но победу на Ворскле одержали поддержанные Москвой полчища хана Едигея, который хотя и не смог продвинуться дальше на Запад, но нанес военной мощи Литвы очень сильный урон, выбив целое поколение защитников европейского государства.
После Витовта сопоставимой по масштабу личности фигуры, способной сплотить элиты Литвы и Руси, уже не было. И было потеряно время.
Эти события носили роковой для Пскова и Новгорода характер, так как, перестав быть полноценной альтернативой Москве, Литва уже не могла в полной мере оказать своим независимым восточным соседям достаточную военную и политическую поддержку.
На этом фоне последняя возможность альтернативного собирания русских земель на европейской политической платформе оставалась у Новгорода, на что Москва отреагировала немедленно. Новгород стал большим врагом Московии, чем ушедшая в относительную политическую тень Литва.
Чтобы понять корневую силу новгородских притязаний на «собирание Руси» и московский страх перед Новгородом, достаточно напомнить, что именно в Новгороде княжил в IX веке Рюрик – проживший достаточно долго старейший из трех братьев варяжский князь (в отличие от княживших только по два года мифических, по мнению некоторых исследователей, Синеуса в Белоозере и Трувора в Изборске), ставший родоначальником шестивековой русской княжеской династии*, правившей практически до конца XVI века**.
На самостоятельность Новгородской республики настойчиво покушались Иван Калита, Семён Гордый и другие московские князья, занимавшие великокняжеский стол. Москва постоянно предпринимала попытки вооруженного захвата новгородских земель, как, например, в 1397 году – Двинской земли. В 1398 году, на следующий год, Новгород вернул себе эти земли.
В 1456 году антиновгородский поход совершил московский князь Василий Тёмный. Поход показал боевую силу Москвы, но еще не привел к падению Новгородской Республики.
В 1470 новгородцы, где была по-прежнему очень сильна «литовская партия», пригласили на княжение из Литвы князя Михаила Олельковича, новгородское правительство начало переговоры о союзе с литовским великим князем Казимиром IV.
Это вызвало немедленную реакцию Москвы.
Поработил Новгород сын Василия Тёмного Иван Васильевич Третий, главными чертами которого летописцы называли трусость, жестокость и хитрость. В 1471 году он совершил свой первый поход на Новгород, приказав своему войску «убивать без разбора старых и малых».
Н. М. Карамзин писал, что «московитяне изъявляли остервенение неописанное…».
Вместе с Иваном Третьим к стенам русского Новгорода шла татарская конница.
Разбив у Коростыня встреченный новгородский передовой отряд, москвичи отрезали захваченным в плен новгородцам носы и губы, и отпускали в Новгород изувеченных – для устрашения всего города. Эти изуверства были типичной ордынской «школой», быстро узнаваемым страшным «татарским почерком».
Решающее сражение в ходе московско-новгородской войны состоялось на реке Шелонь в 1471 г. Битва произошла утром 14 июля на левом берегу Шелони (между устьем Шелони и г. Сольцы, по некоторым предположениям, около дер. Скирино), после неожиданной для новгородцев встречи московских войск во главе с князем Д. Д. Холмским и новгородской рати. В Шелонской битве у князя Холмского было, по некоторым летописным данным, около 5 тыс. человек, у новгородцев — более 20 тысяч.
Московские летописи утверждают, что плохо организованные новгородцы бежали в беспорядке, но Карамзин принял версию новгородского летописца, по словам которого «соотечественники его бились мужественно и принудили москвитян отступить, но татарская конница, быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело».
Шелонская битва продолжалась около двух часов и закончилась победой войск Москвы. В битве и во время преследования было убито более 12 тыс. новгородцев, около 2 тыс. взято в плен.
По словам историка Николая Костомарова, «Новгородская земля была так разорена и обезлюдела, как еще не бывало никогда во время прошлых войн с великими князьями».
Но и Шелонская битва на сокрушила Новгород окончательно, был только подписан новый, очень выгодный для Москвы, договор, ставший предвестником скорого конца.
В 1477 году некие новгородские послы, которых потом подозревали в том, что их действия были прямо инспирированы Москвой, подали Ивану III челобитную с жалобой на новгородские порядки. В этой челобитной московский великий князь именовался не как обычно до того, «господином», но «государем». Послов-провокаторов в Новгороде казнили, что дало Ивану повод снова пойти на Новгород войной.
Войско Ивана III вновь было московско-татарским. В конце ноября 1477 года Новгород был взят в полную осаду, на всей окружающей его территории был развернут настоящий террор. Факт проживания на территории Новгородской Республики был достаточным основанием для убийства любого человека.
В январе 1478 года измученный голодом и болезнями город принял ультиматум Ивана III: «Вечевому колоколу в Новгороде не быть!». Показательно, что приводимых к присяге новгородцев принуждали не просто клясться в верности московскому великому князю, но и требовали обещать доносить на своих же новгородцев, в том числе на родственников, если услышат от них что «недоброе» про московского князя – это было прямое развращение нравов свободного города, законом в котором объявлялось доносительство.
Возмущение еще не оправившегося от военного поражения и унижения города вылилось в подготовку к антимосковскому восстанию (к этому моменту, что характерно, были восстановлены связи с духовно и кровно родственной Литвой), но доносчики сделали свое дело, Иван III узнал про замыслы новгородцев до начала восстания.
Осенью 1478 года он привел к полуживому Новгороду московское войско. Город методично обстреливали из пушек.
Новгород сдался.
Иван III приказал схватить 50 руководителей восстания и пытать. Под пытками были названы еще 100 имён. Всех их зверски пытали и зверски казнили.
Более тысячи семей, основа новгородского вечевого строя, были в один день вышвырнуты из города зимой, в мороз, несколько дней спустя выслали еще семь тысяч семей. Людям не давали даже собраться, и многие ссыльные, не дойдя до места своего нового «жительства», умирали дорогой. Места выселенных из города занимали присланные по великокняжескому указу московиты.
Возвращаясь в 1478 году из «новгородского похода», московско-татарское войско Ивана III тащило с собой из разоренного города 300 подвод с награбленной добычей и представляло собой по существу классическое оккупационное войско.
Десятью годами спустя покоренный, казалось, город снова начал готовить восстание против московского рабства. Но снова случилось предательство, снова аресты, пытки, казни. Семь тысяч семей были выселено из Новгорода, а год спустя – еще тысяча.
Покорив Новгород, Иван Третий принял на себя титул «государя всея Руси». Это был знак того, что конкурентов в борьбе за «шапку Мономаха» больше у него не осталось.
Часть псковичей предполагала, что утрата государственной независимости не особо любимым Новгородом, часто ходившем на Псков войной, приведет к улучшению положения не столь амбициозного Пскова, не претендовавшего на роль объединительного центра русских земель, и в связи с этим испытывала надежды на некие «особые отношения» с Москвой.
Но более проницательные псковичи увидели более чем наглядный пример надвигающейся катастрофы.
Москва начала покушаться на псковские земли практически одновременно с порабощением Новгорода. В 1478-79 гг. в состав Московского государства были явочным порядком включены Великие Луки и Ржева Пустая. Показательно, что новые территориальные «приобретения» Москвы не признавал не только Псков, но и Литва. С потерями соседнего государства Литва была вынуждена смириться только как с одним из условий «мирного и брачного договора» 1494 года между Москвой и Вильно. Этот договор нейтрализовал Литву, которая в позднейших псковских событиях осталась фактически наблюдателем.
Николай Неврев. Опричники. Холст, масло.
Решив проблему с активностью Литвы, Москва тут же пошла дальше, уже в 1498 году передвинув межевые столбы от Великолукского уезда в сторону Невеля. Территория Псковской Республики сжималась, но военных сил противостоять этому у Пскова не было: город решал боевые задачи другого уровня, и Москва это отлично понимала.
В феврале 1498 года Иван III провозгласил своим наследником и великим князем Московским своего внука, Дмитрия Ивановича. Год с небольшим спустя, 21 марта 1499 года, сын Ивана Василий получил от отца титул великого князя Новгородского и Псковского. Но если для уже покоренного Москвой Новгорода никаких изменений пожалование сыну государя не несло, то для Пскова это означало прямое и открытое покушение на независимость, вызов.
Псковичи решили спорить с московским государем мирно, и направили к Ивану III делегацию от веча. Псковичи были готовы поддерживать отношения только с самим «великим князем на Москве» – то есть иметь с Москвой межгосударственные отношения – «по старине».
Как гласит летопись, Иван «опалился» на псковичей и двух видных представителей города – посадников – арестовал, в Псков же был послан посол, который передал волю московского князя псковскому вечу: «Чи не волен яз князь великий оу своих детех и оу своем княжении; кому хочю, тому дам княжение»***.
Псковичи не приняли ультиматум, и конфликт разгорался дальше. Дело дошло до того, что 30 мая 1499 г. псковские посадники отказали в богослужении в Троицком соборе прибывшему в Псков новгородскому архиепископу Геннадию, который был сторонником Василия, до тех пор, пока Иван III не отпустит находившихся в плену псковичей, и прямо заявили ему: «Ты де и хошеш молити Бога за князя великого Василья, ино наши посадники о том поехали к великому князю Иваноу Васильевичю, и не имя тому веры, что бытии князю Василью великим князем новгородцким и псковским; как придут наши посадники и з бояре и ты слоужи».
В защиту новгородского владыки между тем выступили псковские священники и князь Александр Владимирович, после чего архиепископ смог провести службу в соборе: «зборовал».
Но от политических притязаний на Псков Иван III в итоге отказался, опасаясь разрастания конфликта, и оставил Псков жить «по старине». Василий Иванович псковским князем не стал.
В апреле 1502 г. в результате интриг произошла замена наследника: внук Ивана III Дмитрий был брошен в тюрьму, а наследником был объявлен сын Василий, которому и достался вскоре, в 1505 году, русский трон.
Практически все исследователи сходятся во мнении, что мстительный Василий не забыл «псковского унижения».
«Взятие Пскова» изначально планировалось им как военный поход, а предшествовала ему политическая провокация.
В 1509 году в Псков был прислан из Москвы новый наместник, Иван Михайлович Репня-Оболенский. Псковичи остроумно прозвали его Найденом, так как с самого дня приезда он нарушил «псковскую старину», приехал «не пошлиною» (не по обычаю): смена наместника произошла не по просьбе псковичей, без предупреждения. Не было торжественной встречи князя-наместника крестным ходом, псковичи «нашли» его на загородном княжеском дворе «на Торгу», где был наскоро отслужен молебен, после чего у входа в Троицкий собор внезапно прибывшего наместника объявили псковским князем. Вечевые обычаи Пскова Репня-Оболенский грубо нарушил, несомненно, с ведома великого князя.
Самовластное поведение наместника сразу же натолкнулось на отпор, что и было началом конфликта.
Дальнейшие события известны нам по краткой и красочной «Повести о псковском взятии» - исторической повести XVI века, включенной затем в состав Первой псковской летописи.
Примечательно, что «Повесть о псковском взятии» дошла до нас в двух весьма сильно отличающихся текстовых редакциях: псковской и московской. Первой мы будем пользоваться в данной статье, во второй же полностью отсутствует какое-либо сожаление об утраченной псковской вольности и упоминание страданий псковичей, принудительная ликвидация независимости Пскова расценена московским «редактором» как совершенно естественный акт.
Читая сейчас об очередной государственной «Комиссии при Президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России», быстро получившей неотмываемое теперь уже прозвище «комиссии по фальсификации истории», невольно вспоминаешь про казусы средневековья и понимаешь, сколь глубоки корни у традиций фальсификации любой страницы истории.
Псковский автор, упоминая Ивана Репню-Оболенского, пишет, что «…тот Репня не по старине приехал в Псков и сел на княжение не так, как исстари повелось, и начал править в Пскове не по крестному целованию, и не хотел добра ни дому святой Троицы, ни мужам-псковичам. Тот Репня много зла чинил детям боярским и посадничьим, и те дети боярские и посадничьи, вспомнив, сколько зла причинил им этот Репня, князь псковский, поехали к великому князю жаловаться на князя Ивана Михайловича Репню».
Наивность псковичей, поехавших решать дело прямо к главному своему обидчику, московскому князю, выглядит наивностью только с точки зрения развращенных политических нравов Москвы, согласно которым подлость и хитрость являются доблестью. Добропорядочные же устои вечевого Пскова, предполагавшие честность и открытость в отношениях с теми, с кем состояли в договоре (московский великий князь был в их числе), были для веча незыблемой основой поведения, кодексом чести, нарушение которого означало отказ от слова, от крестного целования.
Нет сомнений в том, что Василий III и его свита хорошо знали эту манеру псковичей и, посылая в Псков «не пошлиною» Ивана Репню-Оболенского, безошибочно угадали реакцию горожан.
К тому моменту Василий III «со своим братом, удельным князем Андреем, и со своими боярами приехал в свою вотчину, в Великий Новгород», и был там с 26 октября 1509 года, ожидая предсказуемых результатов своей интриги.
Для ее завершения всё было подготовлено: летом 1509 года был лишен новгородской кафедры влиятельный архиепископ Серапион, который мог выступить на стороне псковичей, продолжалось также перемирие Москвы с Литвой, в силу чего Псков был лишен внешнеполитической поддержки.
Псковичи, узнав о приезде Василия в Новгород, «послали послов своих в Великий Новгород: посадника Юрия Елисеевича, посадника Михаила Помазова и бояр от каждого из концов. И поднесли псковичи великому князю Василию Ивановичу в дар полтораста рублей новгородских, и просили о милости и заступничестве за свою вотчину, мужей-псковичей, добровольных людей: «Обижены мы твоим наместником, а нашим князем Иваном Михайловичем Репней и его наместниками в псковских городах и их людьми».
Василий солгал послам в ответ на обе просьбы: «Я вас, свою вотчину, буду жаловать и оборонять, как отец наш и деды наши, великие князья. А что до наместника моего, а вашего князя Ивана Михайловича Репни, то как только поступят на него многие жалобы, я его призову к ответу перед вами».
Псковичи между тем заподозрили неладное в столь уклончивых ответах князя, уже известного ранее нелюбовью к Пскову: «И посадники наши сказали на вече псковичам, что князь великий, как подобает, дар их принял, а тайных мыслей никто не знает, что князь великий задумал против своей вотчины и мужей-псковичей и града Пскова».
Предчувствия недоброго конца, судя по всему, уже терзали псковичей.
Между тем Репня-Оболенский «немного времени спустя, поехал из Пскова […] жаловаться государю великому князю на псковичей, что-де его псковичи бесчестили». Бесчестили в данном смысле – не признавали, не подчинялись.
Василий III, сидя в Новгороде и объявив «прием жалоб», спровоцировал целый поток взаимный обвинений псковичей, который рос на глазах. Хитрость Василия подействовала на псковских посадников: они «задумали с псковичами такое дело, - и не на пользу себе придумали, - начали писать грамоты в пригороды и в волости, говоря так: «Если кто из людей, кто бы ни был, обижен князем, то пусть едет к государю великому князю в Великий Новгород жаловаться на него».
Этот призыв должен был, по замыслу псковских посадников, вызвать поток жалоб, множество которых должно было доказать Василию правоту псковичей и неправоту Найдена. Псковичи вели себя, как на суде: искали, формулировали и предъявляли доказательства. Ряды жалобщиков, соответственно, росли, второе псковское посольство было заметно многочисленнее первого.
Особенностью тактики такого рода «общения» Василия с Псковом было то, что главную ставку в поиске сторонников московский князь пытался делать на самые низшие городские слои, пытаясь найти опору в среде «чёрного» люда – наименее успешных, наименее грамотных, наименее культурных людей, которыми легче всего манипулировать, которых легче всего обмануть и от имени которых легче всего говорить.
Втянув псковичей в долгие письменные споры, Василий внезапно не принял по существу просьб большого посольства, в составе которого были «девять посадников и купеческие старосты всех рядов». Как отмечает автор «Повести…», «князь великий дел их не разобрал, а сказал так: «Собирайтесь все, кто приехал с жалобами, ко дню Крещения господня, и я разберу ваши дела».
6 января, «на Крещение господне», Василий Третий, после освящения воды, «велел боярам своим делать все так, как они задумали» - план ликвидации независимости Пскова вступил в завершающую фазу. «Повесть…» отмечает в этот момент отсутствие в городе архиепископа: «А владыки в то время не было в Новгороде, и святил воду владыка смоленский и священники».
Представители Василия обратились ко всем псковичам, бывшим в тот момент в Новгороде и ожидавшим «разбора дел»: «Посадники псковские, и бояре, и челобитчики, государь велел вам всем до единого собраться на государев двор; а если кто не пойдет, то пусть боится государева наказания, ибо государь хочет разобрать все ваши дела».
Указание было выполнено: «и псковские посадники и бояре, все до единого, пошли после освящения воды на двор владыки». «Все ли уже собрались?», - спросили бояре Василия у псковичей и, получив утвердительный ответ, «увели посадников, и бояр, и купцов в палату, а младшие люди остались на дворе».
Как только псковских посадников отделили от других участников посольств, псковичам была объявлена воля Василия III: «и сказали бояре посадникам, и боярам, и купцам псковским: «Задержаны вы Богом и великим князем Василием Ивановичем всея Руси». И сидели тут посадники до прибытия своих жен, а младших людей переписали и распределили по улицам, приказав новгородцам стеречь и содержать их до суда».
По существу, оба псковских посольства были взяты Василием в заложники.
Псковичи узнали о произошедшем, как говорит «Повесть…», «от Филиппа Поповича, псковского купца. Он ехал в Новгород и остановился у Веряжи, и, услышав злую весть, помчался в Псков, оставив товар, и сказал псковичам, что великий князь посадников наших, и бояр, и всех челобитчиков схватил».
После этого в «Повести о псковском взятии» появляется первая политическая оценка произошедшего: «И нашел на всех страх и трепет, и губы пересохли от скорби: много раз немцы приходили к Пскову, но такой беды и напасти не бывало».
«…Такой беды и напасти не бывало».
«Немцами» в псковских летописях называли захватчиков из разных стран, не только этнических немцев. То есть пришествие Москвы воспринималось псковичами большей «бедой» и «напастью», чем вражеское нашествие.
Было созвано вече – самое печальное за всю псковскую историю: «И, созвав вече, начали думать, выступить ли войной против государя или запереться в городе? Однако вспомнили крестное целование – нельзя поднимать руку на государя, – и то, что посадники и бояре и все лучшие люди у него».
Даже видя перед собой вероломство московского князя, псковичи не сочли возможным нарушить слово чести – «крестное целование» и – что с точки зрения понимания отношений внутри псковского средневекового общества является совершенно принципиальным – вспомнили о своих представителях, находившихся в плену у Василия: им грозила смерть, и это принималось во внимание при решении вопроса на вече.
Совершенно особый, невиданный для средневековой Европы, уклад жизни Пскова, отмеченный Василием Ключевским, проявился в этой трагической ситуации во всей своей силе: одной из базовых ценностей при принятии решения на вече была ценность человеческой жизни члена общества. Объявление войны Василию означала гибель псковских послов, и Псков не объявил войну московскому князю.
Псковичи послали к Василию «своего гонца, сотского Евстафия, со слезами бить челом великому князю от всех псковичей – от мала и до велика – чтобы: «ты, государь наш великий князь Василий Иванович, помиловал свою вотчину старинную».
Просьба «помиловать вотчину старинную» означала – сохранить старые порядки, не лишать город независимости, оставить отношения Пскова и Москвы прежними.
От Василия Третьего переговоры в Пскове вели дьяк Третьяк Долматов и князь Петр Васильевич Великий, бывший псковским наместником, с соблюдением всех обычаев, перед Репней-Оболенским, в 1507-1509 гг. Псковичи ожидали, что гонцы от Василия принесут им добрую весть, так как в ответ на необъявление войны ожидали от московского князя мирные шаги в ответ.
Но дождались следующего: 12 января «Третьяк им на вече передал просьбу великого князя, первое новое установление: «Если вы, вотчина моя, посадники псковские и псковичи, еще хотите по-старому пожить, то должны исполнить две мои воли: чтобы не было у вас веча, и колокол бы вечевой сняли долой, и чтобы в Пскове были два наместника, а в пригородах по наместнику, и тогда вы еще поживете по-старому. А если этих двух повелений государя не примете и не исполните, то будет так, как государю Бог на сердце положит; а у него много силы готовой, и тогда прольется кровь тех, кто государевой воли не исполнит».
Третьяк Долматов привез в Псков и написанные (судя по всему, продиктованные) в заточении «грамоты» от арестованных Василием знатных псковских жалобщиков, в которых те подтверждали, что в случае отказа от признания Москвы «государь и царь всея Руси придет яростно с гневом в великом и многонародном воинстве, а их [заложников. – Авт.] головы погибнут».
Долматов добавил также: «И еще государь наш великий князь хочет приехать на поклон к святой Троице в Псков». Это означало, что Василий III намерен принять от псковичей новое «крестное целование» - клятву себе по «новому установлению».
По свидетельству летописи, Третьяк Долматов, «проговорив это, сел на ступени»: представитель московского князя СЕЛ на вечевой ступени (степени), с которого псковичи обращались к вечу.
Это был ультиматум. Призрак окровавленного Новгорода явился Пскову.
Вече было шокировано, бедствие вырастало перед псковичами в полном своем кошмаре: «…псковичи поклонились до земли и не могли ничего ему ответить, ибо очи их полны были слез, как молоком грудь матери, и лишь те слез не пролили, кто был неразумен и молод; только ответили ему: «Посол государя, с божьей помощью, утром, подумав между собой, мы тебе ответим на все». И заплакали тут горько псковичи. Как не выплакали они глаз вместе со слезами, как не разорвалось их сердце!»
«Как не разорвалось их сердце!»
На следующий день, в воскресенье, «…позвонили на вече и пришел на вече Третьяк, и посадники псковские и псковичи начали ему говорить так: «Написано в наших летописцах, при прадедах его и дедах, и при отце его крест целовали великим князьям, что нам, псковичам, от государя своего великого князя, какой ни будет на Москве, не отходить ни к Литве, ни к Неметчине, а жить нам по старине по своей воле. […] А если государь наш великий князь не сдержит то крестное целование и не станет нами править по старине, то и на него та же кара падет, что и на нас. А ныне богу и государю дана воля над их вотчиной, градом Псковом, нами и колоколом нашим, а мы прежнего обещания своего и клятвы не хотим изменить, и кровопролитие на себя взять, и не хотим на государя своего руки поднимать и в городе запираться».
Псковичи, говоря другими словами, прямо напомнили послу Василия III, что крестное целование распространяется на всех: и на горожан, и на московского великого князя, а суть того крестного целования – «править по старине».
Можно сказать, что они воззвали к его правовому сознанию. Которого, конечно, не было в помине. Решение оставалось за великим князем, но свою судьбу псковичи вверили в большей степени Богу, чем Василию III.
Не исключено, что псковичи, даже отдавая себе отчет всей трагичности ситуации, не осознавали еще, что это – навсегда. Возможно, они надеялись, что возврат к прежней государственной традиции еще возможен. Средние века – время союзов, участники которых сходились и расходились, меняли приоритеты и лидеров, вступали в новые коалиции и договоры – являло собой пример политической многовекторности. Казалось, что свобода еще может быть возможна – будут новые времена, новые возможности, новые шансы.
Но – не сбылось. Ни тогда, ни позже.
«Повесть…» кратко и скорбно сообщает, что «месяца января в 13 день, на память святых мучеников Ермолая и Стратоника, спустили вечевой колокол со святой живоначальной Троицы, и начали псковичи, глядя на колокол, плакать по своей старине и прежней воле. И повезли его на Снетогорский двор, к церкви Иоанна Богослова, где ныне двор наместника; в ту же ночь повез Третьяк вечевой колокол к великому князю в Новгород».
Это был день злорадного торжества подлости – над честностью, лицемерия – над искренностью, бесстыдства – над совестью.
Снятый вечевой колокол был представлен Василию III как боевой трофей: изъятие из Пскова его государственного символа означало крушение веча.
Колокол, как известно, было указано отвезти затем из Новгорода в Москву, и тут его следы теряются. Никаких достоверных сведений о его перемещении и местонахождении источники не содержат, в Москву колокол так и не был доставлен. Есть красивая легенда, что около Валдая колокол соскользнул с накренившейся подводы, упал на землю и раскололся. Везти его в таком виде в Москву не решились и отдали в переплавку, откуда вышли сотни извозчичьих колокольчиков. С тех пор, гласит легенда, самые звонкие извозчичьи колокольчики на Валдае, потому как отлиты из псковского вечевого колокола.
Снятие и вывоз из Пскова вечевого колокола не привели к изменению положения псковских заложников в Новгороде.
Прибывший в Псков 19 января переводчик из Дерпта Ханс фон Раден писал из города, что «великий князь держит большинство псковских посадников в тяжелом заточении в Новгороде»****.
Василий не доверял псковичам, кроме того, он не мог не помнить событий «новгородского взятия» в бытность его отца и опасался восстания.
17 января в Псков «приехали воеводы великого князя с войском: князь Петр Великий, Иван Васильевич Хабаров, Иван Андреевич Челяднин – и повели псковичей к крестному целованию» - клятва на верность Василию III и «новому установлению» должна была предшествовать вступлению московского князя в свою новую «отчину».
Псковичей вели на «крестное целование» фактически под конвоем: воеводы прибыли в Псков с московским войском в полном боевом составе, отряды заполонили город.
Войско Василия III шло к Пскову тремя путями, соблюдая воинский порядок. Как во время войны, воеводы были распределены между полками.
В Пскове в это время посланные московским князем бояре и дьяки не только организовывали «крестное целование», но и «зачищали» город: от коренных жителей освобождались не только Кремль, но и Средний город – формально для постоя свиты и войска московского князя. Псковичи же, оставленные в городе, выселялись в Окольный (Большой) город.
Тот же фон Раден уже после 24 января (дня въезда Василия III в Псков) писал, что «…великий князь… прибыл в Псков с большим войском, и туда ежедневно прибывают еще мощные отряды. Я много раз бывал в России, но такого войска никогда не видел, как теперь здесь».
В воскресенье, 27 января, по приказу великого князя, на дворе наместника были собраны практически все псковичи: «И велел великий князь быть у себя в воскресенье псковичам, старым псковским посадникам, и детям посадничьим, и боярам, и купцам, и житьим людям: «Я хочу пожаловать вас своим жалованьем». И пошли псковичи от мала и до велика на двор великого князя».
Воевода Петр Великий по списку вызывал бояр и купцов в гридницу, где уже находились посадники и некоторые бояре, все они были арестованы. Им объявили, что они высылаются из Пскова. Всем прочим сказали, что «до вас государю дела нет, а до которых государю дело есть, он тех к себе позовет, а вам государь пожалует грамоту, где сказано, как вам впредь жить».
Уже в ночь с 27 на 28 января арестованных выслали из города с женами и детьми: «И взяли под стражу тех, кто был в гриднице, и под стражей пошли они в свои дворы, и в ту же ночь начали собираться с женами и детьми к отъезду в Москву, поклажу легкую взяв с собою, а остальное все бросили и поехали вскоре с плачем и рыданиями многими. И еще поехали жены тех, кто был посажен в Новгороде. И всего было взято триста псковских семей.
И так прошла слава псковская!» (дословно написано: «И тогда отъятца слава псковская»).
Вероломство московского князя открылось полностью. Началось планомерное уничтожение псковского человеческого культурного строя.
Так заплатил Псков за свое «крестное целование».
В этом месте «Повесть о псковском взятии» (псковская редакция, конечно) поднимается до значительных литературных высот: «О славнейший среди городов – великий Псков! О чем сетуешь, о чем плачешь? И отвечал град Псков: «Как мне не сетовать, как мне не плакать! Налетел на меня многокрылый орёл, а крылья полны когтей, и вырвал у меня кедры ливанские. Бог наказал нас за грехи наши – и вот землю нашу опустошили, и город наш разорили, и людей в плен взяли, […] а отцов и братьев наших развезли; где не бывали наши отцы, и деды, и прадеды наши, туда увезли отцов, и братьев наших, и друзей, а матерей и сестер наших на поругание отдали».
«Повесть…» упоминает о чрезвычайно драматичном способе остаться в родном городе: люди намеренно разрушали семьи, разводились и уходили в постриг в местные монастыри: «…а многие постриглись в монахи, а их жены в монахини, и ушли в монастыри, не желая идти в плен из своего города в чужие города».
Великий князь московский сообщил о «взятии Пскова» в столицу, направив туда гонца: «И послал великий князь в Москву Петра Яковлевича Захарьина поздравить всю Москву по случаю взятия великим князем Пскова».
Вся территория центра города, имевшая символическое для политического строя значение, была переиначена по своему новому назначению, то есть – новому смыслу: Кремль, бывший оплотом веча и местом проживания наиболее знатных псковичей, становился оплотом великого московского князя: «А из Крома велел псковичам всё свое имущество вывезти по домам… А в Крому не велел быть ни у какого псковитянина никакой рухляди (мехов, одежды – Авт.), ни запасу. И велел размерить в Кроме места для новой церкви, да для двора, да для житниц с его хлебом»*****.
Примечательно указание о строительстве «новой церкви»: прежний Троицкий собор, символ вечевого Пскова, был совершенно нетерпим для московского князя. И было отдано распоряжение о замене главного храма города, его главной святыни.
Московиты заселяли Псков: «И послали в Псков из Москвы знатных людей, купцов, устанавливать заново пошлины, потому что в Пскове не бывало пошлин; и прислали из Москвы казенных пищальников и караульных; и определили место, где быть новому торгу – за стеной, против Лужских ворот, за рвом, на огороде Юшкова-Насохина и на огороде посадника Григория Кротова».
Старый Торг, находившийся в Среднем городе, был перенесен в Окольный, на городскую окраину. Смена места расположения городского Торга также была сознательным политическим решением: прежний был одним из символов свободы, местом укоренения городских вечевых традиций: «…и торги наши с землею сровняли, а иные навозом конским забросали».
Новые земельные владения «сведенных пскович» пополнили великокняжескую казну и стали средством поощрения участников «псковского взятия»: «После этого великий князь начал раздавать боярам деревни сведенных псковичей и посадил наместников в Пскове: Григория Федоровича и Ивана Андреевича Челядниных, а дьяком назначил Мисюря Мунехина, а другим дьяком ямским Андрея Волосатого, и двенадцать городничих, и московских старост двенадцать и двенадцать псковских, и деревни им дал, и велел им в суде сидеть с наместниками и их тиунами, хранить закон».
Даже в Средний город (не только в Кремль) не вернулся ни один из его прежних жителей-псковичей, там разместили «тысячу детей боярских и пятьсот пищальников новгородских». А они, как нетрудно догадаться, были теми еще «новгородцами».
Василий III прожил в Пскове четыре недели безвыездно, лично руководя всеми нововведениями. А когда уезжал, «взял с собою второй колокол» - опасался, что отыщется замена вечевому колоколу Пскова.
О новом политическом устройстве Пскова «Повесть о псковском взятии» рассказывает в заключение, с не меньшими подробностями и трагическими выводами: «А у наместников, и их тиунов, и у дьяков великого князя правда их, крестное целование, взлетела на небо, а кривда начала ходить в них; и были несправедливы к псковичам, а псковичи, бедные, не знали правосудия московского. И дал великий князь псковичам свою жалованную грамоту, и послал великий князь своих наместников по псковским городам, и велел им приводить жителей к крестному целованию…»
«Правда их, крестное целование, взлетела на небо, а кривда начала ходить в них».
Замашки полностью развращенной ордынскими обычаями московской бюрократии были для псковичей полной дикостью, но любой протест карался жестоко: «И начали наместники над псковичами чинить великие насилия, а приставы начали брать за поручительство по десять, семь и пять рублей. А если кто из псковичей скажет, что в грамоте великого князя написано, сколько им за поручительство, они того убивали и говорили: «Вот тебе, смерд, великого князя грамота».
«Вот тебе, смерд, великого князя грамота».
Политический смысл псковских событий 1510 года прост – это оккупация.
Жизнь стала невыносимой, причем не только для оставшихся в живых псковичей, но и для вполне комфортно живших в Пскове до того иностранцев: «И те наместники и их тиуны и люди выпили из псковичей много крови; иноземцы же, которые жили в Пскове, разошлись по своим землям, ибо нельзя было в Пскове жить, только одни псковичи и остались; ведь земля не расступится, а вверх не взлететь».
«…земля не расступится, а вверх не взлететь».
Чтобы воспитать благочестивый народ, нужны столетия, чтобы разрушить культуру, достаточно недолгих лет варварства. Николай Костомаров приводит в своей «Истории» свидетельство посла императора Священной Римской империи о том, что «прежние гуманные и общительные нравы псковичей с их искренностью, простотою, чистосердечием, стали заменяться грубыми и развращенными нравами».
Москва не принесла Пскову абсолютно ничего, что было бы более передовым, более культурным, более образованным. Но она подавила всё, что было собственно Псковом.
Тотальное развращение народа, размывание основ морали и нравственности стало страшным последствием расширения Московии на запад.
Василий Ключевский, поклонник вечевого Пскова, удостоил «псковское взятие» одной строкой в своём «Курсе русской истории» среди прочих «приобретений» Ивана III и Василия III. Процесс «собирания земель» вокруг Москвы не вызвал у него вдохновения.
Сергей Соловьев в «Истории России с древнейших времен» практически дословно воспроизводит псковскую редакцию «Повести о псковском взятии», вплоть до «земля не расступится, а вверх не взлететь».
Николай Костомаров оплакивал вечевой Псков наравне с его жителями.
Испытания начала XVI века для Пскова, как и для Новгорода трагедия конца XV века, не были последними, пришедшими со стороны московской власти: в 1569-70 гг. параноик Иван Васильевич IV Грозный, сын Василия III, квинтэссенция московского типа правителя, утопил Новгород и встретившиеся на пути к нему земли в крови, а приготовившийся к мученической смерти Псков был спасен чудом – Николкой-юродивым, испугавшим суеверного царя на въезде в город, но потерял высланными еще 500 семей и настоятеля Псково-Печерского Свято-Успенского монастыря игумена Корнилия, возможного автора и, во всяком случае, идейного покровителя Третьей Псковской Летописи, носившей яркий антимосковский характер. Встретившему его у входа в монастырь отцу наместнику Иван Грозный отрубил голову лично. И с окровавленным телом на руках шел вплоть до Успенского храма.
Показательно, что поводом для чудовищного кровопролития на северо-западе от Москвы снова послужил донос: якобы Новгород и Псков вновь «обернулись» в сторону Литвы. И этого оказалось достаточно, чтобы опричнина, направляемый лично царем – сброд маньяков, предвестник массового террора ХХ века – в полном составе во главе с бесноватым царем отправилась на северо-запад, уничтожая всё живое на своем пути.
«Измена» Новгорода и Пскова была поводом, но не единственной, даже не главной целью национального погрома: это был поход ханской Московии против бывшей уже теперь европейской Руси, сама территория которой, много раз изнасилованная, вызывала страх и животную ненависть великого князя московского.
Николай Карамзин писал: «Домы, улицы наполнились трупами; не щадили ни жен, ни младенцев. От Клина до Городни далее истребители шли с обнаженными мечами, обагряя их кровию бедных жителей, до самой Твери…»
Тверь была окружена и затем разгромлена: «…бегали по домам, ломали всякую домашнюю утварь, рубили ворота, двери, окна, забирали всякие домашние запасы и купеческие товары – воск, лен, кожи и пр., свозили в кучи, сжигали, а потом удалились», - пишет Николай Костомаров и продолжает: «…вдруг опричники опять врываются в город и начинают бить кого попало: мужчин, женщин, младенцев, иных жгут огнем, других рвут клещами, тащат и бросают тела убитых в Волгу…»
После та же страшная участь постигает города Малый и Торжок, за ними - «Вышний Волочек и все места до Ильменя были опустошены огнём и мечом…» (снова Карамзин).
Новгород был взят в осаду в начале января 1570 года (снова на Крещение!), в городе и округе начался звериный массовый террор. Новгородцев «…мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не замерзает зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель» (Карамзин).
Опричники разграбили все местные монастыри, сожгли все запасы хлеба, изрубили скот, в конце концов, стали громить сам Новгород – истребляли любое продовольствие и товары, крушили дома. В окрестностях казненного города было также истреблено все народное имущество, вплоть до малых домашних животных.
Историки до сих пор не пришли к общему мнению о том, сколько людей погибло от московских зверств только в Новгороде. Н. Костомаров скорбно итожит: «Таубе и Краузе назначают до 15000, […] у Гваниани показано число 2770, кроме женщин и простого народа. В Псковском летописце число казненных увеличено до 60000, в Новгородской «повести» говорится, будто царь топил в день по 1000 и в редкий по 500…»
Пять недель зверств подтверждены летописями.
Это всё происходило не во время войны с захватчиками, не на чужой территории, а В МИРНОЕ ВРЕМЯ ВНУТРИ СТРАНЫ.
Чудовищность происходившего может быть объяснена только одним – это было сознательное уничтожение народа как такового – под корень, навсегда, чтобы не поднялся. И если татаро-монголы казнили всех детей, кто был ростом выше колеса их кочевой повозки, надеясь из оставляемых в живых малышей воспитать преданных Орде рабов, то великий князь московский Иван IV Васильевич пошел дальше их.
Утрата государственных институтов и символов, полная смена политического строя, уничтожение общественной атмосферы, экономическая кабала – всё это, пришедшее из Москвы в Тверь, Новгород, Псков, Смоленск, русский запад и русский север в целом – бледнело перед самыми страшными невосполнимыми потерями – человеческими.
Народ, познавший свободу, народ, имевший стойкие представления о морали и нравственности, чести и совести, стал самой главной жертвой Москвы. Потому что именно народ, укорененный в подлинной Руси, был для возвысившейся на предательстве, крови и воровстве Москвы самым главным врагом – и в период кислотной диффузии под воздействием Золотой Орды, и в эпоху, когда Орда прочно растворилась в московской политике и быту.
Убийства, разорения, высылки, унижения – всё было направлено на то, чтобы уничтожить ген свободы, древние государственные корни, саму гипотетическую возможность возрождения альтернативы ханской и живодерской московской политической традиции.
Которая в итоге возобладала в России полностью и окончательно.
Символом унижения некогда свободных земель страны стало и то, что их исконное название – Русь – было украдено и переиначено Москвой. Теперь всё это ханство Московское – Россия.
Причина политического воровства вполне понятна. Если оставить ТАКОЕ имя собственное неприбранным, то Русь возродится – Киевская ли, Галицкая ли, Новгородская ли… Символы имеют уникальную способность материализоваться и одухотворять материю.
История Руси, России после XVI века – во многом история политического мародерства, когда у обессиленной и обесчещенной страны украли ее корни, историю, наконец, само имя. Это совершенно логично, потому что сначала была украдена сама власть.
Традиция политического мародерства заключается в том, что Добро и Зло меняются местами, происходит полная нравственная инверсия событийного ряда. Картина мира переворачивается с ног на голову.
Между тем, тогда, в XV-XVI веках, был упущен последний шанс сохранить Русь как европейскую страну – такую, какой она была изначально.
Взятие Новгорода и Пскова являло собой последний акт этой общенациональной трагедии.
Все попытки представить этот процесс как добровольный и тем более положительный являются по сути отражением московского холопства, столь настойчиво и успешно взращиваемого в России политическими и культурными наследниками и преемниками Андрея Боголюбского, Юрия Долгорукого, Всеволода Большое Гнездо, Ивана Калиты, Симеона Гордого, Ивана II Красного, Василия Тёмного, Ивана III, Василия III, Ивана IV…
Историю невозможно прожить заново, но ее можно по-разному принимать.
Есть какой-то опричный садизм в том, чтобы 500 лет спустя объявлять порабощение и утрату свободы «добровольным вступлением».
Я вспоминаю нынешних разрушителей Пскова, уродующих город чудовищными зданиями, разрушающих остатки его земной и небесной ткани. Все как один – типичные московиты, по сути своей – варвары.
500 лет назад варвары привели в упадок один из центров европейской культуры.
500 лет спустя другие варвары довершают заплечные дела своих родоначальников.
Отрицательный генетический отбор дал свои зловещие результаты в первую очередь в виде «иванов, не помнящих родства».
Русский писатель, философ и монах Константин Леонтьев чрезвычайно образно описывал московита как «холопа, специально не созданного для свободы».
Именно эти холопы намерены «праздновать» 500-летие «присоединения» Пскова к Москве. Надо признать, что есть в этом намерении некий высший смысл: уничтожившая свободу сатрапия постоянно нуждается в славословии рабов, потому что отсутствие такового вызывает у правителей опасения того, что народ задумается о смысле происходившего.
Праздновать не просто нечего, ПРАЗДНОВАТЬ НЕЛЬЗЯ.
Это равносильно тому, что помочиться на могилы предков.
Если посмотреть на картину в итоге без псевдогосударственнических шор, то мы увидим, что Псков, столичный город, из числа крупнейших в Европе, один из центров средневековой европейской цивилизации, является сегодня, как и большинство российских регионов, прибранных к рукам варварской ордынской Москвой, провинцией в самом худшем понимании этого слова, когда удаленность от центра жизни становится уже не географическим, а ментальным понятием, когда смысл жизни тысяч людей утрачивается или подменяется животным существованием, когда упадок материальный добивает последние ростки пробившейся сквозь камни культуры, когда т. н. «центру» нужно от регионов только две вещи: чтобы были покорны и чтобы меньше просили денег.
Более того, общество пытаются убедить, что такое «вертикальное» государственное устройство – единственно возможное и единственно правильное для России, что иначе страна «развалится», «рассыплется», а если у кого что и отняли, то ради высших интересов государства, под которыми бесстыдно понимаются шкурные интересы каждой очередной правящей группировки.
Отказавшись от Руси, поработив ее и вступив на путь Империи, Россия отказалась от своих корней, утратила духовную основу, заложила мину под всю систему государственного устройства.
В трагедии Пскова и Новгорода – предвестники многих русских и потом уже российских общенародных трагедий последующих веков, начало эпохи полного подавления личности государством, окончательное формирование бесчеловечности и ненависти к свободе как основы внутренней и внешней политики России.
Псков утратил свою государственность в 1510 году навсегда. Скорее всего, именно так: НАВСЕГДА.
Но это не является никаким оправданием для того, чтобы глумиться над историей, честью и достоинством некогда великого города, унижать живший здесь свободный народ, устраивать пляски на символическом кладбище псковской славы.
Прозвучало предложение вернуть в Псков из Нарвы находящийся там так называемый «подменный колокол» 1518 года – «пожалование» Василия III порабощенному им городу – и ударить в него НА МЕСТЕ ПСКОВСКОГО ВЕЧА. Во славу падения псковской свободы, очевидно.
Поистине, мёртвые должны встать из могил, а святые – сойти с икон и взять в руки мечи и копья.
Не встанут.
Не сойдут.
Но в скорбной, открытой и бескомпромиссной памяти о нравственных, культурных и физических жертвах «псковского взятия» - небольшой, может быть, единственный и твердый залог того, что когда-то здесь еще сможет вырасти поколение, которое вернет эту землю к ее корням.
* «…И идоша за море ко варягом и реша варягом: «Земля наша велика, а ряду [порядка, закона – Ред.] в нас нет». И вдаше имь князя три браты с роды своими и приведоша к Новуграду; и седе старейший в Новеграде, а имя ему Люрик, а Синеус на Белеозере, а Трувыл в Ызборске. И по дву лет умре Синеус и брат его Трувол, а Люрик же оживе и роди сына Игоря, мужа Олгина, Олга роди Святослава, а Святослав роди Ярополка и Олга. А Володимер родися от ключницы Олжины, от Мауся. Ярополк седе в Киеве, а Олег в древех, а Володимер в Новегороде…» // Повесть Временных Лет. Начало русской земли. Летописные заметки Уваровского сборника (Государственный исторический музей, собр. Уварова, № 279). Цит. по: В. И. Охотникова. Повесть о Довмонте. Исследование и тексты. Приложение. Л.: «Наука», 1985.
** Не случайно памятник тысячелетию российской государственности установлен в Новгородском детинце (1862, скульптор М. О. Микешин).
*** См.: В. А. Аракчеев. Средневековый Псков. Власть, общество, повседневная жизнь в XV-XVII веках. Псков, 2004.
**** Цит. здесь и далее по: В. А. Аракчеев. Средневековый Псков. Власть, общество, повседневная жизнь в XV-XVII веках. Псков, 2004.
***** См.: Псков. Очерки истории. Л.: Лениздат, 1971, 1990; Н. Н. Масленникова. Присоединение Пскова к Русскому централизованному государству. Л., 1955; А. А. Зимин. Россия на пороге нового времени. М., 1972.
.jpg)
